Трилогия «Конгрегация», Надежда Попова

[falcrum]

Германия, конец четырнадцатого века. Вот только в этой реальности колдуны и ведьмы действительно существуют, а Инквизиция, не справивишись методом "сожжём всех подозорительным числом побольше", вынужденно перековалась, создала специальные учебные заведения, где будущих следователей, набранных детьми, зачастую, с самых низов общества, обучают именно раскрытию преступлений на вполне себе науной основе, преподавая науки "на высшем уровне" вплоть до математики. Не брезгуя привлечением в свои ряды людей с "нестандартными возможностями". Результат незамедлил сказаться...

Прекрасно написано! Случайно взялся за первую книгу и не смог оторваться, не прочитав всё и до конца. Автора заношу в свой списочек - очень душевно.

Главный герой суров настолько, что Штирлиц нервно курит в стороне:

«- А без страха вы работать не умеете?
- Без страха, - сказал Курт уже резко и почти ожесточенно, - происходит вот такое, - он кивнул вспять, где остались домики Таннендорфа. - И без страха меня вместе с Курценхальмом давным-давно бы уже подняли на колья. Ты сам сказал, что мы в безопасности, пока еще меня там боятся. Их удерживает боязнь - и не более. Боязнь смерти, пытки, изгнания, чего угодно! И пока не выдумали ничего иного - да, будет страх, будет ужас и паника, если потребуется! Когда из общества исчезает страх, рождается хаос!
- В самом деле, псина ты Господня? - почти прошипел тот. - Стало быть, по-твоему, люди без ваших костров прямо-таки жить не могут?
- Без наших костров. Без господских плетей. Без тюрьмы, виселицы, плахи и иной кары, от большой до малой, вплоть до общественных работ; да! Страх правит миром, пока люди способны подчиняться только такому правителю! Страх сберегает вора - от хищения, убийцу - от убийства, насильника - от насилия! Крестьян - от бунта! Timor est emendator asperrimus [Страх - суровейший исправитель (лат.)]; слышал такое?
- А господам страх не полагается?
- У всех свой страх, - чуть унявшись, сказал Курт с расстановкой. - И у них - тоже.
- А у тебя?
- И у меня, - кивнул он без колебаний. - Я боюсь не исполнить то, что должен. Боюсь оказаться неспособным оправдать доверие. Боюсь подвести тех, кто мне верит; вот мой страх.»

При этом, его жизненный путь розами усеян не был:

«- Зато утром я пробуждался от того, что более не желал спать, а не от пинка в ребра. Недоедал не более прежнего. Конечно, порой приходилось доказывать свое право на существование, но и с этим скоро свыкаешься. Со временем приобвыкаешь и к опасности, и к тому, каким способом добываешь себе пропитание; детские банды, Бруно, это самое жуткое, что есть в преступном обществе, поверь мне. Дети быстро выучиваются ничего не страшиться, быстро перестают ценить жизнь - и собственную, и чужую. И как всякая слабая тварь, защищаясь или нападая, ребенок бьется безжалостно, как животное... А со временем притупляется и чувство опасности. Так как-то и я с тройкой приятелей внахалку залез в лавку, не дождавшись, пока хозяин заснет наверняка. Когда нас застукали, я очутился у двери последним. Хозяин той лавки просто запустил мне вдогонку весьма ощутимый глиняный горшок с горохом; до сих пор удивляюсь, как эта штука не разнесла мне голову... А очнулся я уже в нежных руках магистратских солдат, которые препроводили меня в тюрьму.
- Ты что же - из тюрьмы в свою академию угодил? - усмехнулся Бруно; он кивнул:
- Да. Мне повезло... или кое-кто там, наверху, решил, что я заслужил чего-то большего; как угодно. Именно в те дни в нашем городе проездом оказался человек, который предложил мне выбор между обучением и виселицей. Понятно, что я выбирал недолго.
- Виселицей? - уточнил Бруно. - За ограбление лавки в малолетстве?
- За ограбление лавки, - кивнул Курт. - За кражи. За грабительство на улицах. За четыре убийства.
Тот чуть отодвинулся, разглядывая его недоверчиво и с каким-то новым интересом.
- Четыре убийства? - переспросил он с колебанием. - Сколько тебе было лет?
- Когда засыпался - одиннадцать... Я ведь говорил: страшнее детей лишь животные. Ну, и взбешенные женщины, быть может.»

Описания живы и интересны:

«Когда крестьяне поняли, что их владетель утратил, собственно говоря, интерес как к своему имуществу, так и к ним самим, первым пробным камнем была попытка отказать в выплате налогов, за которыми в урочное время явился капитан в сопровождении всего одного старого солдата. В разговоре с деревенским старостой был упомянут и этот факт - в первую очередь. Наглости у старосты, правда, не хватило на то, чтобы откровенно отказаться; просто сказано было что-то в духе "капуста нынче не уродилась"...
Чтобы не ударить в грязь лицом, капитан настаивать не стал, и пару лет никто деревню не беспокоил. Крестьяне же, не обремененные работами на хозяйской земле, занялись собой - сумели и наладить продажу излишков в обход хозяйской руки: подрядив тех, чьи дети служили в замковой страже, под охраной оных детей отсылали обозы до ближайшей ярмарки, выручая не столько, чтобы жировать, но столько, чтобы не горевать от того, что потеряли покупателя в лице своего барона. Постепенно налоги таки стали выплачиваться, хотя и не слишком исправно, но по большей части крестьянство работало на себя. Придираться было некому - из всех людей барона только капитан да уже упоминавшийся старый вояка не имели семей либо хотя бы просто приятелей среди деревенских; Курт назвал бы это ученым словом "коррупция", вот только ему пока еще не доводилось слышать о "коррумпированности снизу"...»

Писательница умело вплетает в текст и вполне современные формулировки:

«Однако отличник боевой и идеологической подготовки Курт Гессе что-то сомневался, что поножовщину с капитаном он вынесет больше минуты.»

Ну, а уж разнообразных отсылок - на каждом шагу:

«- Посему - вы не совсем правы, отец. Я не просто обесчестил себя самого, а... всех нас, теперь они будут думать, что следователя Конгрегации испугать можно. В эту минуту, возможно, он со смешками и глумлением рассказывает кому-нибудь за кружечкой своего пива о том, как...»

А уж когда дело дошло до углежога Фёдора Крюкова Фридриха Крюгера в роли ГХамельнского Крысолова...

Настоятельно рекомендую.